Станет ли образование в России сугубо элитарным?

Возможно, будущего историка, который возьмется изучать наше время (я не имею в виду обязательно русского историка - не факт, что таковые еще останутся лет через пятьдесят), поразит, что ликвидация науки и образования в России совершилась не только без особого сопротивления со стороны общества, но даже при негласном сочувствии и одобрении довольно существенной его части. Но тот же историк, присмотревшись, найдет, что в этом поразительном на первый взгляд факте на самом деле нет ничего удивительного...

Когда еще в 1992 году мой научный руководитель сетовал на известную всем политику реформаторов-рыночников в области оплаты интеллектуального труда, мне запомнились его слова: "Коммунисты воспитали народ в убеждении, что все эти профессора даром хлеб жрут". В те годы еще не прошел антисоветский запал и очень многие были склонны взваливать вину за постигшую страну социальную катастрофу на долгое хозяйничанье коммунистов. Уверен, что сейчас он же сказал бы несколько иначе. Но его оценка господствующих настроений была в целом верной. Хотя тут же вспоминаются слова, случайно услышанные мною примерно в то же время на одной из многочисленных тогда уличных дискуссий в одном из московских "гайд-парков": "У нас всегда смешивали понятия "народ" и "чернь". В терминологии того оратора "народ" выступал как пассивная масса молчаливых трудяг - создателей материальных благ и хранителей консервативных духовных ценностей, которой тупая, крикливая и агрессивная "чернь" навязывает свои убогие принципы мироустройства и представления ("понятия") о жизни.

Советская власть не просто отвергала понятие "черни" как недостаточно культурной части населения. Она исходила из того, что все в принципе могут достичь некоего среднедостаточного уровня образованности и культуры. В достижении этого уровня советская власть видела одну из своих базовых функций и одну из главных обязанностей государства. Строитель коммунизма должен был быть высокоинтеллектуальным и просвещенным - это была не просто идеологическая установка, это было убеждение на уровне религиозной догмы. Важнейшим показателем подъема благосостояния народа всегда считалось количество учебных заведений и лиц с образованием. Движение к "светлому будущему" измерялось не в последнюю очередь числом академий, людей с научными званиями и степенями. "Превращение науки в производительную силу общества" логически проистекало из культа учености, поддерживавшегося с первых дней большевистской власти.

Внедренные антикоммунистической пропагандой "перестроечных" времен представления о революции как якобы бунте черни против тонкой культурной элиты буржуазно-дворянской России имеют такую же цену, как и любые пропагандистские штампы. Именно советская власть поставила как никогда высоко социальный престиж науки и образования в нашей стране, успешно продолжив в этом плане цивилизаторскую традицию, начатую Петром Великим и его сподвижниками. Какие бы мифы о большевистской революции ни создавались побежденными ею политиками начала прошлого века или журналистами конца ушедшего столетия, совершенно очевидно, что она несла в себе вовсе не антисциентистский и антикультурный заряд, а нечто совершенно противоположное. Революция была нацелена не на то, чтобы уничтожить материальные и духовные блага цивилизации, а на то, чтобы сделать их достоянием всех, обратить в общее и равное пользование. Полная противоположность буржуазной революции 1989-1993 годов, отвергнувшей ценности духовного свойства, открыто расписавшейся в своем антиинтеллектуализме и успешно утверждающей в широких массах культ быдловатой брутальности и воинствующего невежества.

Политика большевиков в области образования и культуры продолжала традиции демократически настроенной российской интеллигенции XIX - начала ХХ веков. Эта политика не имела ничего общего с пресловутой партийностью. Не нужно вводить себя в заблуждение, принимая на веру циркуляры Наркомпроса и установки Пролеткульта. На новом идеологическом новоязе выражалось то, за что боролись поколения русских просветителей и земских учителей, бунтовавшие студенты и бастовавшие профессора Московского университета, Новиков и Ушинский, Сеченов и Тимирязев, Владимир Ульянов и будущий министр Временного правительства Мануилов.

Официальная советская историография с полным основанием подчеркивала принадлежность большевиков к этой мощной надпартийной российской культурно-политической традиции. Издавая декреты о ликвидации неграмотности, заводя "совместное обучение полов по комплексному методу", учреждая рабфаки и даже разного рода "институты красной профессуры", советская власть не изобретала ничего "социалистического". Она всего лишь осуществляла общедемократическую программу, все основные элементы которой сложились в сознании значительной части образованной российской общественности задолго до революции и стали органичной частью мировоззрения русской интеллигенции. И те "буржуазные спецы", которые, при всем неприятии отдельных эксцессов политики "победившего класса", продолжали служить большевикам на своем профессиональном поприще (а в области просвещения таких было особенно много), поступали по совести и в соответствии со своими прошлыми убеждениями. Напротив, те, кто до революции ратовали за всесословность и доступность образования, а после революции с возмущением отвернулись от большевиков за их потакание "быдлу", разоблачили себя как людей неискренних, лишь наживавших себе политический капитал на популярных демократических лозунгах.

Широкая поддержка большевиков российской интеллигенцией была не в последнюю очередь обусловлена тем, что именно большевики в ее представлении возвели науку и ученость на соответствующий пьедестал, сделали объектами культа. Мало того, большевики прямо поставили своей целью преодоление вековой отсталости русского народа в смысле образования. Для большинства интеллигенции в то время не могло быть задачи более патриотичной, чем эта! И истовое стремление Советского государства к выполнению такой исторической миссии, как поднятие народных масс России на культурный уровень западных стран, искупало в глазах многих все прегрешения большевиков против "прав человека"...

Одной из главных причин постоянно увеличивавшейся оппозиционности дореволюционной интеллигенции по отношению к имперской власти было то, что последняя на протяжении XIX столетия все хуже и хуже справлялась со своей просветительской ролью. Еще граф С.С.Уваров (министр народного просвещения при Николае I, творец триады "православие, самодержавие, народность") указывал на то, что российская монархия со времен Петра Великого первой предугадывала насущные потребности общества и направляла его движение. Эта миссия самодержавия, по мнению Уварова, не была исчерпана и к середине XIX века. И действительно, наука и просвещение в России являлись делом государственным, которому большинство российских монархов придавали особое внимание, несравнимое с тем, которое уделяли тому же делу их западные державные коллеги за немногими исключениями (вроде "короля-солнца" Людовика XIV, который к тому времени уже стал анахронизмом).

Но уже во времена Николая I и Уварова просветительская функция русского абсолютизма стала давать ощутимые сбои, что не замедлило сказаться появлением прослойки вольнодумных разночинцев. А реформы Александра II, и в частности образовательная реформа, знаменовали собой почти полный отказ монархического государства от какой бы то ни было "руководящей и направляющей роли" в области просвещения.

Реформы 60-70-х годов XIX столетия вдохновлялись доктринерски воспринятыми российской бюрократией либеральными идеями. Западный человек был бы в восторге от того, что делалось при Александре II. Многомиллионная масса обезземеленного крестьянства была брошена в водоворот рыночных отношений. Интеллигентное общество получило свободу публичных собраний (земства и городские думы) и неполитических союзов. В области образования, как и во многих других, частной инициативе был предоставлен широкий простор. Казалось, живи и радуйся наступающему социал-дарвинистскому раю. Но нет. Сформированная под опекой патерналистского режима Николая I, русская интеллигенция сочла, что государство отвернулось от своих прямых обязанностей по насаждению культуры и образования в народе. И резко встала в оппозицию новому курсу.

В этом и заключался парадокс российской общественно-политической жизни 100-150-летней давности. Чем либеральнее становилась власть, тем более непримиримую позицию по отношению к ней занимало образованное общество. Дело здесь отнюдь не в том, что "все эти интеллигенты" испытывали подсознательную тоску по "твердой руке" и ГУЛАГу. Просто они рассматривали перекладывание государственного бремени на плечи общественности как измену власти народу, как прерывание традиции культурной миссии Российского государства. И потому связывали свои политические надежды с той властью, которая бы вновь, в их понятиях, осознала свой моральный просветительский долг перед нацией.

И для таких настроений были все основания. Достаточно вспомнить хотя бы пресловутый "циркуляр о кухаркиных детях" - беспрецедентный в российской государственной практике и при этом совершенно тупой и циничный. Можно указать и на то, что настроения против широкого развития сети образовательных учреждений и научных организаций стали едва ли не общей отличительной чертой охранительного направления в правительстве и обществе. А консервативный философ и публицист Константин Леонтьев прямо призывал не допускать всеобщего начального образования - это в то время, когда 90 процентов русских крестьян не могли написать своего имени и не знали цифр. И хотя в подобных воззрениях была, возможно, своя правда (сама по себе грамотность не сделала бы русского мужика счастливее), они означали разрыв с привычной парадигмой русской государственности.

Отгородившись от забот о развитии как народной грамотности, так и фундаментальной науки, монархическое государство конца XIX - начала ХХ века тем не менее оставило за собой функцию надзирателя за образованием и ученой общественностью и главного цензора языка науки и просвещения. Функцию, на которую оно - после отказа от функции руководства - не имело теперь в глазах общества ни малейшего морального права. "Государство - ночной сторож" - такое либеральное понятие было неприемлемо для русского интеллигента, воспитанного в традициях государственного патернализма. И совершенно естественно, что почти вся эта интеллигенция, охотно или нехотя, пошла за большевиками, несмотря на то, что многих эта дорога привела в итоге на Соловки.

Но была тенденция и другого рода, связанная с тем, что образование внедрялось в России как повинность. Петр I, пытаясь обязать молодых дворян учиться грамоте, даже издал указ, согласно которому дворянин, не имевший "аттестату", не мог жениться. Довольно долго образование пробивало себе дорогу к признанию в российской элите. Фонвизинский недоросль конца XVIII века был довольно типичным явлением, хотя уже и несколько анахроничным - просвещение начинало давать свои плоды. Указ Александра I от 1810 года о введении экзаменов на чин открыл дорогу к развитию университетского образования.

Советское правительство рассматривало обучение не как право граждан социалистического государства, а как их неотъемлемую обязанность. Поэтому, несмотря на тот пиетет, который окружал дело науки и просвещения в Советской России, несколько поколений советских людей взрастили в себе психологию отвращения к обременительной повинности.

Процесс ломки социалистической системы, названный кем-то "освобождением от коммунизма", многие буквально восприняли как свободу от общественных обязанностей. И то, что сейчас, на волне выпущенного на волю вульгарного антиинтеллектуализма, облеченные властью временщики проделывают со школьным и высшим образованием, с академической наукой и преподавательскими кадрами, трудно охарактеризовать иначе, как месть вчерашних двоечников, второгодников и прогульщиков ненавистным учителям.

Социальный престиж образованности был поколеблен, конечно, не в годы рыночных реформ, а значительно раньше. Если в сталинский период был создан гармоничный баланс между массовым образованием и элитарной ученостью, то уже Хрущев, с его неприязнью к тем, кто был хоть чуть-чуть умнее его, подорвал материальный и моральный фундамент существования научной элиты. Престижность умственного труда и зарабатывания денег любой ценой была окончательно выровнена в годы "застоя". Все последующее явилось только дальнейшим развитием негативных тенденций, заложенных в последние два-три десятилетия существования советского строя. Были в это время, как и теперь, и позитивные тенденции, но не они стали преобладающими.

...Озвученная недавно министром Фурсенко концепция реформирования системы образования в России подразумевает полный отказ от традиций государственного просветительства, отстранение государства от всякой ответственности перед нынешними и будущими поколениями за состояние российской науки и моральное здоровье нации. Грядущая реформа готовит торжество законов социал-дарвинизма в самой хрупкой и информативно важной сфере духовной жизни - в области преемственности культурной традиции. Но эта сфера, как показала наша история ХХ века, обладает иррациональной способностью к самосохранению, самовосстановлению и саморазвитию. И альянс постсоветской интеллигенции с какими-нибудь новыми большевиками, будь это даже кто-нибудь сродни НБП или РНЕ, не должен будет удивлять, если только эти необольшевики сумеют уловить и выразить извечную русскую демократическую традицию в неизменно актуальных вопросах народного просвещения.