Россия является крупнейшей экспериментальной площадкой для современных экономистов, считает ректор Государственного университета — Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов

1. Считаете ли вы, что современная экономическая наука находится в методологическом кризисе и как вам представляется главная задача, которую в настоящее время должна решать экономическая наука в России?

— Мне кажется, что элементы методологического кризиса были в экономической науке в конце XX века и сегодня она медленно выходит из этого кризиса. С чем это было связано? Экономисты второй половины XX века разработали мощный математический аппарат и с помощью этого аппарата занимались исследованиями во многом виртуальной реальности. За конечный факт принималась, как правило, цифра, предоставленная статистикой. Тот, кто видел, каким образом собирается статистика, навсегда усвоил для себя, что между социологическими и статистическими данными принципиальной разницы нет. Между тем классическая экономическая наука игнорировала практически все «неофициальные» или косвенные данные и в результате ограничила свое поле изучения и поле воздействия достаточно узким сектором монетарных и финансовых процессов. Экономисты, например, уже тридцать-сорок лет не оказывают определяющего влияния на управление предприятиями, на маркетинговые, структурные решения, то есть фактически они оказались выведены в бэк-офис. В то же время никакой строгий подход, например, управленцев или социологов не занял места экономистов, это место просто осталось пустым и в корпоративной, и в государственной политике.

Такого рода тенденция начала оспариваться адептами так называемой институциональной революции, которая не только расширила теоретические предпосылки экономического анализа, введя туда гипотезы неполноты информации и не полностью рационального выбора, но и широко привлекла для экономического анализа данные таких исследований, как полевая социология и экспериментальная психология. Сегодня неоинституциональная революция в экономической науке близка к завершению, методологический кризис конца века преодолевается. Основоположники этого явления — Дуглас Норт, Армен Алчиан, Гарольд Демсец, а сейчас мы можем уже говорить о сотнях людей.

Про главную задачу экономической науки в России. Мне кажется, в России экономисты должны сформировать такие теоретические подходы и такие наборы компетенций для экономического образования, которые имели бы дело с двумя вещами. Первое — это объяснение и предсказание экономики в рамках постоянно меняющихся и нестабильных институтов. Россия, по сути, является крупнейшей экспериментальной площадкой для современных экономистов, поскольку динамика изменений в нашем обществе и в нашей экономике такая же высокая, как, например, в Китае, а уровень образования населения гораздо выше. Следовательно, людей, принимающих самостоятельные решения, гораздо больше, чем в Китае или, скажем, в Индии. Накопленная культура расширяет выбор.

Второе — это необходимость делать свою работу в условиях недостатка обычной для экономистов статистической и социологической информации. Если экономисты, работающие на материале США или Германии, располагают массивами данных, охватывающих многие десятилетия, то в России мы имеем устойчивые данные меньше чем за десять лет и объем статистических наблюдений на порядок меньше, чем на Западе.

2. Какие из экономических исследований, осуществляемых в России сегодня, кажутся вам наиболее перспективными?

— Мне кажется, что в России в ближайшее десятилетие наиболее перспективными будут исследования, связанные с работой на будущее, с восстановлением данных о поведении российской экономики, поведении предприятий, домохозяйств. Это включает в себя как работы по «выпрямлению» статистики, так и масштабные социологические исследования, которые ведутся с целью дополнить ту статистику, которая не собрана или не может быть собрана. Такой работой занимают в ВШЭ, ею занимаются в Росстате, в Центре развития, в центре Белоусова, это очень большая работа, и тех усилий, которые тратятся сейчас, явно недостаточно. Вторая зона перспективных исследований — собственно изучение закономерности поведения предприятий, поведения населения в период изменчивых институтов. Такого рода исследования ведет практически весь круг работающих российских научных центров. Я могу назвать среди них ряд институтов РАН, ту же ВШЭ, институт Гайдара, Академию народного хозяйства, Институт экономики города и так далее.

Следующая тема — так называемая экономика власти, исследования на стыке экономики, социологии и политологии, которые моделируют поведение бюрократов и влияние административных барьеров на работу предприятий и организаций гражданского общества. Я могу здесь назвать таких представителей, как Александр Аузан из МГУ, Михаил Дмитриев из Центра стратегических разработок, Лев Якобсон, Андрей Клименко из ВШЭ.

Еще одно направление, которое перспективно и разрабатывается, — это проблема качества жизни, она тоже на стыке экономики и социологии. Ее исследуют в Институте социологии РАН, в ЦЭФИРе и на факультете социологии ВШЭ. К этим исследованиям тесно примыкает экономика образования и экономика здравоохранения, где лидерами являются ВШЭ и НИСП. Наконец, из микроэкономических проблем я бы выделил еще проблему корпоративного управления, здесь экономисты взаимодействуют с учеными-менеджерами и помимо соответствующего центра в нашем университете я могу упомянуть здесь тот же ЦЭФИР и Высшую школу менеджмента СПбГУ. В области макроэкономического анализа я выделил бы в первую очередь работу, которую проводит институт Гайдара по экономическим эффектам налогообложения и таможенной политики.

Вторая макроэкономическая тема — это конкурентоспособность российских предприятий, возможные последствия вступления в ВТО — это снова ВШЭ и ЦЭФИР.

3. В этом году в вузы страны начинает поступать молодежь, рожденная после перестройки. Количество абитуриентов обещает значительно сократиться. Как, на ваш взгляд, скажется недостаток молодых специалистов на российской экономике в ближайшем будущем?

— По оценкам наших демографов, к 2013 году количество выпускников средней школы сократится по сравнению с 2004 годом на сорок процентов. Это касается не только абитуриентов, но и вообще пополнения рынка труда. Уже сейчас нехватку квалифицированных работников предприниматели называют главной причиной отказа от тех или иных проектов. В этом году это объяснение вышло на первое место, оставив позади даже административные барьеры и нехватку денег. Положение по сравнению с нынешним годом будет ухудшаться, и дефицит труда будет оказывать очень сильное воздействие как на экономический рост в России, так и на институты, которые у нас оформляются. В этом году ФМС дала разрешение на въезд уже двум с половиной миллионам иностранных работников — это в два раза больше, чем в позапрошлом, и в десять раз больше, чем четыре года назад. По моим оценкам, в 2010 году количество зарегистрированных иностранцев, работающих в России, может достигнуть восьми-десяти миллионов человек — это пятнадцать процентов трудоспособного населения. Несмотря на все это, дефицит кадров сохранится, и это будет способствовать переходу предприятий на трудосберегающие технологии. Другим следствием станет резкий рост цены труда, он уже сейчас на наших глазах и происходит, и вы можете видеть, что в некоторых отраслях рост зарплаты существенно опережает рост производительности труда.

Мне кажется, что основная проблема для России — перестроить наше поведение по отношению к мигрантам, Россия должна не бояться мигрантов, но последовательно привлекать, с одной стороны, целые семьи, поскольку дети мигрантов тоже могут стать нашими будущими гражданами, и, с другой стороны, перестроить политику привлечения образованных людей. Сделать на этом акцент. Я имею в виду создание таких программ, которые действуют во всех развитых странах: можешь сдать экзамены на русском языке и учиться — приезжай и учись бесплатно на равных с нашими гражданами в наших вузах и техникумах. Окончил наш вуз — ты сразу получаешь право здесь остаться и работать, а через год можешь получать гражданство, человек с высшим и средним профессиональным образованием должен получать гражданство в течение одного года. ВШЭ не может, конечно, повлиять на гражданство, но мы уже несколько лет принимаем иностранных граждан без всякой дискриминации как на бюджетное, так и на платное отделение в зависимости от того, как они сдадут экзамены.

4. Какие могут быть пути решения проблемы обесценивания национальных резервов РФ из-за девальвации доллара и ускорения темпов роста инфляции?

— Во-первых, национальные резервы России размещены не только в долларовых активах, они достаточно равномерно распределены по портфелям, отражающим различные валюты и различные национальные экономические системы. Что же касается инфляции, волна которой сейчас захлестывает мировую экономику, то, к сожалению, в этих условиях судьба любых резервов, будь то фонд национального благосостояния, резервный фонд или ваши личные сбережения, — стагнировать или даже таять. Но ведь резервы — это просто отложенные деньги. Когда вы прячете деньги в шкаф, они не приносят вам доход, а с инфляцией они сокращаются, но вы не тратите их сразу, чтобы на черный день деньги оставались, даже если они слегка будут падать в цене. Если говорить не о резервном фонде, а о фонде национального благосостояния, который выходит за рамки восьми-десяти процентов от ВВП, эти деньги мы имеем возможность вложить с несколько более высокими рисками, рассчитывая на больший доход. По мере того как будет расти фонд национального благосостояния, будет меняться общий состав портфеля РФ в зарубежных активах.

5. Объясните, зачем в экономических вузах столько внимания уделяется преподаванию «экономикс»? В ГУ—ВШЭ микроэкономика изучается два года, макроэкономика — три года, плюс по году того и другого в магистратуре. Ведь это наука, с практикой почти ничего общего не имеющая. Не стоит ли сделать акцент на практические дисциплины, а долю «экономикс» в экономическом образовании свести к минимуму?

— Ответ очень простой. Вы ведь не протестовали против того, чтобы в школе учить математику и физику, а если протестовали, то вас все равно не послушали. Люди, которые хотят срывать только вершки, не смогут адаптироваться к ситуации, когда практика меняется. Теоретические дисциплины дают вам возможность самостоятельно или с минимальными затратами переходить от одного набора практической деятельности к другому. В чем состоят прикладные дисциплины по экономике? Фактически это соединение некоторых экономических знаний и юридических норм, действующих в той или иной области, например фондового рынка или аудита. Человек теоретически может освоить только эти вершки, но что делать, когда они будут меняться? Если вы не хотите изучать теорию, ваше место в ПТУ.

6. Скажите, какова стратегическая цель ГУ—ВШЭ? Обогнать МГУ по количеству и разнообразию факультетов или же стать лидером (по качеству образования, естественно) в общественных науках?

— Я с большим уважением отношусь к МГУ, я его окончил и десять лет в нем преподавал. Мы, наверное, самый близкий к МГУ по менталитету вуз в Москве, это признаем и мы, и МГУ. Но МГУ — это классический университет, в нем представлены и точные, и естественные науки. ВШЭ не имеет цели создать комплекс естественных наук и не имеет цели создать инженерные факультеты. Мы считаем, что наша задача — создание законченного цикла факультетов и научных институтов, покрывающих все поле общественного развития. Разумеется, ВШЭ имеет не только факультеты социальных наук, в этом году создан факультет чистой математики вместе с Независимым математическим университетом в Москве. Но мы считаем, что наша задача не захватывать или отстаивать лидерство, наша задача — создать такой университет, который отвечал бы этому слову. Сегодня в России качество высшей школы трагически упало, наука почти ушла из университетов, сегодня только шестнадцать процентов преподавателей высшей школы ведут исследования. Поэтому наша задача, как мы ее понимаем, — это исследовательский университет, где преподавание тесно переплетено с исследовательской и аналитической работой, с практическим консультированием государственных органов и крупных корпораций. Мы рассчитываем к 2020 году догнать ведущие западные университеты в области социально-экономических исследований, создать новое поколение ученых, которые были бы включены в мировую экономическую и социальную науку. Это наша задача, так сказать, для себя. Но если мы ее решим, мы обеспечим и достойное место России в мировой экономической, социологической, управленческой науке, и мировой уровень качества тех двух тысяч человек, которые ежегодно оканчивают ВШЭ. Пастернак в свое время писал о поэте: «С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой». Откровенно говоря, мы никогда не были озабочены тем, чтобы стать лучше других, мы просто хотим стать тем, кем мы хотим быть. Наука — это не спорт. Наверное, какие-то элементы соревнования есть, и нам очень приятно, что мы в этом году заняли первые места в рейтингах работодателей (ИД «Коммерсантъ»), но я вас уверяю, что когда мы там занимали шестое место, мы не чувствовали себя хуже.

7. В многочисленных рейтингах экономических вузов ГУ—ВШЭ находится на лидирующих позициях и обладает колоссальным научно-преподавательским потенциалом. Однако в рейтинге Министерства образования, на который ориентируется значительная часть абитуриентов, лидерами выступают Санкт-Петербургский университет экономики и финансов и Финансовая академия. Насколько вам этот рейтинг кажется объективным? Как вы считаете, действует ли в нашей стране по-настоящему объективная система рейтинговых оценок?

— Министерский рейтинг — это традиционно рейтинг по так называемым затратным показателям. Сравнивается количество докторов наук, объем аудитории, площадь на одного учащегося и так далее. Там много ресурсных показателей. Наверное, такой рейтинг нужен, и он был бы показателен, если бы качество аудитории, тем более докторов наук, было одинаковым. К сожалению, оно очень разное в разных вузах. Например, большинство авторитетных российских экономистов, таких как Андрей Клепач, Евгений Гавриленков, Симон Кордонский, Татьяна Малева, даже не защитили докторских до сих пор, а с другой стороны, огромное количество так называемых докторов экономических наук не имеют ничего общего с наукой. Понятно, что министерский рейтинг таких тонкостей не различает. Тем не менее и питерский Финэк, и Финакадемия входят в число лидеров российского экономического образования, в десятку, а может быть, в пятерку, так что уровень погрешности там не такой большой. Альтернатива министерскому рейтингу — это рейтинги востребованности выпускников, которые делают различные предпринимательские объединения, «Деловая Россия», «Коммерсантъ», Сбербанк. Если посмотреть на эти рейтинги, ВШЭ там занимает те же лидирующие места. Да и в министерском мы занимаем третье-четвертое место, так что большой разницы нет. Идеального рейтинга нет и быть не может. Если вы собираетесь ими пользоваться, посмотрите всю совокупность существующих оценок.

8. Для чего российской системе образования сближение с Болонским процессом? Не ускорит ли это утечку мозгов? Что бы вы сами посоветовали выпускникам ГУ—ВШЭ? Что для них перспективнее — остаться в России или уехать работать в Европу?

Каждый год несколько десятков студентов ГУ—ВШЭ участвуют в международных программах, учатся в магистратурах европейских вузов. И около половины из них уже не возвращается в Россию. Кому будет удобнее реализовать себя — уехавшим или оставшимся?

— Смысл Болонского процесса в переходе на международные стандарты представления и учета прослушанных курсов, которые облегчают студентам переход из вуза в вуз даже независимо от страны. Это своего рода общий рынок европейского образования. Мне кажется, что при том состоянии, в котором сейчас находится большинство наших вузов, переход на международные стандарты открывает огромные шансы для массы молодых людей получить нормальное образование, вырваться из круга ограниченных возможностей, в котором они сейчас пребывают. С Болонским процессом часто путают переход на двухуровневую систему высшего образования, на самом деле Болонская декларация этого не требует, для России переход на «четыре плюс два» — это естественный ответ на сложившуюся глубокую асимметрию вузовской подготовки и требований рынка труда. Из сотен тысяч педагогов, инженеров, даже экономистов и менеджеров, выпускаемых ежегодно в России, по специальности работает меньше половины. Огромная доля людей с дипломами занимает должности, формально не требующие высшего образования вообще.

Я считаю, что это не недостаток, это огромный шанс для нашей экономики, ведь окончивший вуз человек несравненно более культурен, более адаптивен, у него выше порог требований, он хочет для себя больше и, следовательно, будет добиваться большего. Другое дело, что люди, которые выбрали работу не по специальности, на старших курсах уже просто не посещают занятия, мы выбрасываем на ветер огромные ресурсы, которых остро не хватает в системе образования, чтобы поднять до эффективного уровня зарплату профессоров и преподавателей, восстановить исследовательский компонент университета. Поэтому переход на «четыре плюс два» — это системный ответ нашего образования на вызовы времени, он осуществлялся бы без всякого Болонского процесса. В магистратуру должны попадать люди через экзамен, должны попадать лучшие, те, кто инвестировал в себя в бакалавриате. Но бакалавриат должен к 2020 году стать действительно массовым, охватить до семидесяти процентов выпускников школ.

Что касается угрозы утечки мозгов. У нас нет крепостного права, и каждый человек, по крайней мере с конца восьмидесятых годов, совершенно свободен в своем выборе, где ему жить и где работать. Можно придумать и такой ответ: давайте людей хуже учить, чтобы они не уехали. Ведь в девяностых из России уехали восемьсот тысяч лучших специалистов, и ни один из них не имел степени бакалавра или магистра. Так что Болонский процесс и утечка мозгов совершенно не связаны.

Относительно выпускников ВШЭ. Действительно, мы даем не просто знания, но еще и хорошее владение иностранными языками, нашим выпускникам легко и продолжать обучение в западных докторантурах, и устраиваться в западные компании. Тем не менее свыше девяноста процентов наших выпускников остаются в России. Я убежден, что российский рынок представляет для сформировавшегося в России экономиста значительно лучшую площадку для самореализации, чем Лондон, Франкфурт или Нью-Йорк. Люди, которые начали карьеру в российских компаниях, как правило, выросли сильнее, чем те, кто работает в Европе или Нью-Йорке.

9. Есть ли у российской системы образования свои национальные особенности, которыми мы вправе гордиться и которые надо развивать? В чем видится ниша российского образования при интеграции в международный рынок образовательных услуг? Необходимо ли нам активнее привлекать иностранных граждан для обучения в российских вузах и почему?

— У нас есть преимущества, давно сложившиеся, в системе школьного образования. У нас один из лучших циклов точных и естественных наук и очень хороший цикл литературы в школе, решающий проблемы и исторического, и этического воспитания. Если мы возьмем национальные традиции в высшей школе, то это очень мощное и разветвленное математическое образование и фундаментальная подготовка в области технических и ряда естественных наук. К сожалению, в высшей школе наши преимущества почти исчезли, наши сильные исследователи выехали за рубеж, и сегодня одна из задач при восстановлении российского высшего образования — создать условия для их возвращения. Ниша российского образования при интеграции в международный рынок — это в первую очередь работать со странами, в которых интеллигенция читает и думает по-русски, максимальная эксплуатация ресурсов русского языка. Опыт показывает, что унаследованный язык интеллигенции, язык специальной и технической литературы определяет развитие страны на десятилетия вперед.

10. Ваше отношение к проекту «Сколково», есть ли у него потенциал?

— Мое отношение к проекту «Сколково» самое положительное, я считаю, что этот проект заслуживает общественного внимания и поддержки от начальства, в первую очередь потому, что это вторая известная мне инициатива бизнеса применительно к образованию — и самая крупная. Действительно, в России эффективное бизнес-образование сегодня имеет значительно меньше возможностей, чем за рубежом. Зачем люди идут в бизнес-школы? В первую очередь они должны встречаться с реальными бизнесменами, реальными носителями опыта, а не с консультантами и не с вузовскими преподавателями. Люди идут в бизнес-школу за социальным капиталом, за связями, за чужим живым опытом, и недаром значительная часть преподавателей ведущих зарубежных бизнес-школ — отставные бизнесмены. Проблема России не только в том, что наш бизнес еще молод и не устал от зарабатывания денег, но и в том, что накопленный им опыт часто не такой, который желательно воспроизводить. Поэтому, насколько я понимаю, Андрей Волков и другие создатели «Сколково» будут ориентироваться на привлечение лучших западных профессоров-консультантов и на создание такой выдвинутой в будущее бизнес-среды.