Прагматичное научное сообщество

Социологи выявили системные сдвиги в российской науке, которые пока плохо "ловятся" статистическими индикаторами

Исследовательская группа из Института статистических исследований и экономики знаний Государственного университета – Высшей школы экономики недавно завершила по-своему уникальный проект – «Обследование условий работы ученых и привлекательности научной карьеры». Мы попросили дать комментарии руководителя исследовательской группы, директора центра научно-технической, инновационной и информационной политики Института статистических исследований и экономики знаний, кандидата экономических наук Татьяну Кузнецову.

– Татьяна Евгеньевна, понятно, что нужно время, чтобы не просто снять «сливки», но глубоко проанализировать базу ответов респондентов. Насколько мне известно, в таком объеме – достаточно сказать, что опросная анкета заняла 24 страницы печатного текста, – исследования российского научного сообщества в России не проводились… Не могли бы вы поделиться общими впечатлениями после изучения первых результатов обследования?

– Прежде всего хотелось бы заметить, что сегодня очень непросто проводить большие обследования в сфере науки. Раньше, когда все научные организации были в той или иной степени подвластны профильному министерству (Министерству науки под разными табличками), достаточно было официального письма или запроса, и представители референтной группы – не скажу, что охотно, но добровольно-принудительно – шли на контакт. Такие исследования мы проводили в 1990-е годы, например, по Государственным научным центрам (ГНЦ), мобильности ученых, научно-образовательным центрам и так далее.

А сейчас, хотя и были привлечены профессионалы по проведению обследований (ООО «РОМИР-Мониторинг» занималось так называемым полевым этапом, то есть сбором и обработкой данных), мы столкнулись с огромным количеством проблем. Например, в государственные компании анкетерам сложно было даже попасть. В такой ситуации спасают только личные контакты.

– Каковы общие параметры социологического исследования?

– Обследование проводилось в 2006–2007 годах. Мы очень долго бились над разработкой анкеты. Сейчас она состоит примерно из 100 вопросов разного уровня сложности, а ее первые варианты были еще больше. Нам казалось, что если и браться за такую тему, то надо прорабатывать ее по максимуму. Получить еще раз финансирование практически невозможно.

– Сегодня все говорят, что с наукой в стране что-то происходит (положительное, чаще – отрицательное), но никому не интересно знать, что конкретно с нею происходит?

– Возможно, и интересно, но такие обследования трудоемки и дорогостоящи. В случае обследований практически невозможно быстро получить результат и представить его заказчику. Нашей исследовательской группе в этом смысле повезло.

Как известно, Высшая школа экономики в 2006 году выиграла конкурс инновационных программ для вузов, предусматривающий в том числе и финансирование исследовательских проектов. Часть этих средств была выделена именно на наше обследование.

Нами было опрошено около трех тысяч ученых. Это очень большая выборка. Сначала мы планировали изучать мнение только тех специалистов, которые работают в организациях госсектора науки. В официальной статистике науки в него включаются государственные академии и подведомственные федеральным и прочим органам управления научные учреждения. К ним естественным образом примыкают и научные подразделения вузов (все вузы в России пока функционируют в форме учреждений). Хотя госсектор все последние годы пытаются сократить, он остается наиболее мощным по своему реальному научному потенциалу.

Однако в конечном счете в целях обследования было решено немного выйти за его границы. Выборка была дополнена ГНЦ, функционирующими в форме унитарных предприятий и акционерных обществ (то есть ГНЦ были включены целиком как отдельная группа научных организаций). И главное – в обследование были включены организации, которые мы условно назвали «государственными компаниями». На самом деле это акционерные общества и прочие структуры, созданные при поддержке и участии федеральных органов управления.

– Какие, например?

– Научные подразделения ОАО «Газпром», ОАО «ЛУКОЙЛ», ОАО «РЖД», ОАО «Связьинвест» и ряд других. Таким образом, мы, конечно, нарушили некие правила, связанные с репрезентативностью, но пошли на это сознательно. Ведь именно эти крупные компании скорее всего имеют сильные научные подразделения, инвестируют в науку, поддерживают своих исследователей и научные проекты. Или не поддерживают – и это тоже хотелось бы понять. Отметим, что все эти компании обособляются и при статистическом учете.

– Три тысячи обследованных ученых – это вполне репрезентативная выборка. А по регионам – Москва и Московская область?

– Не только. Мы охватили практически все регионы начиная с Дальнего Востока. Хотя, конечно, по понятным причинам больше всего ученых было опрошено в Москве и Санкт-Петербурге. Даже при самом первичном анализе мы получили достаточно нетривиальные результаты. Вот, например, в анкете были вопросы: «Как, на ваш взгляд, в последние годы развивается ситуация в науке?» и «Что вы лично думаете о ближайших перспективах российской науки в целом?» Честно признаюсь, мы ожидали традиционных вариантов ответов – состояние плохое, ситуация ухудшается. На самом деле, это далеко не так.

Хотя большая часть ученых (более 50%) по-прежнему считают, что ситуация в науке действительно тяжелая и продолжает ухудшаться, примерно 32% респондентов отмечают улучшение (причем как в науке в целом, так и в конкретной области, в которой они работают). Это очень высокий показатель для России. Особенно при сравнении с данными аналогичных обследований 15-летней давности. Тогда группа «оптимистов» не превышала 13–15%. То есть за прошедшие годы эта группа выросла примерно в два раза.

Второй неожиданный результат связан с изменением взглядов на место отечественной науки в мире. Научное сообщество стало более объективно и строго оценивать свою деятельность. В 1990-е годы ученые негативно расценивали ситуацию и перспективы развития отечественной науки и одновременно считали, что среди других научных систем она котируется очень высоко. Сегодня респонденты отмечают, что эти позиции не так уж и хороши. Интересно, что ученые стали более жестко оценивать позиции российской науки, чем население в целом.

– Это действительно кардинально отличается от ситуации 1990-х годов. Я могу, например, привести результаты нескольких социологических исследований того периода. В 1994 году за поддержку науки из госбюджета высказывались только 8% опрошенных россиян. Опрос, проведенный в конце 1990-го – начале 1991 года Институтом истории естествознания и техники АН СССР среди 800 человек (400 – случайная выборка, 400 – студенты технических вузов Санкт-Петербурга и Петрозаводского университета), показал: в Петербурге 56% опрошенных высказали мнение, что ученые больше думают о своих абстрактных проблемах, чем об интересах простых людей.

– А по результатам нашего обследования мы видим, что ученые скептически относятся к возможности сохранения образа «великой российской науки»: большинство опрошенных считают, что отечественные научные достижения в лучшем случае соответствуют мировым аналогам. Ученые стали более объективно оценивать и собственные научные результаты, и возможности. Одновременно население (по крайней мере его значительная часть) умудрилось сохранить иллюзию о многолетнем лидерстве российской науки в мировом научном процессе.

И, наконец, третий результат, который, на мой взгляд, может представлять интерес для ваших читателей. В обследовании, как я уже говорила, было выделено четыре группы ученых, связанных с госсектором науки или «примыкающих» к нему. Так вот, по всем показателям государственные компании демонстрируют сильно выраженную специфику. Об этом, конечно, можно было догадаться и без всякого обследования. Однако наше обследование проиллюстрировало этот факт очень наглядно. Ученые – представители компаний имеют совсем другие мотивы к занятиям научной деятельностью, более оптимистично оценивают ситуацию в самой науке, оправданность и результативность мероприятий государственной политики.

– В анкете, кстати, был вопрос: «Как вы считаете, перечисленные ниже мероприятия государственной политики, запланированные на ближайшее будущее, окажут негативное или позитивное воздействие на науку?» И далее следует список из 14 мероприятий. Вообще, мне кажется, в такой конкретной форме подобный вопрос раньше и не задавался ученым…

– Понятно, что ученые должны были отметить и отметили безусловную эффективность мероприятий, связанных с повышением оплаты труда и финансирования науки. Большинство опрошенных положительно оценили и действия по расширению системы государственных научных фондов. Хотя специалистам пока не понятно, как они будут расширяться при действующих правовых ограничениях. Тем не менее все это, по мнению ученых, является позитивными усилиями правительства.

Также не вызывает удивления негативное восприятие научным сообществом таких мероприятий, как акционирование и приватизация научных организаций, ужесточение бюджетного законодательства. При этом ученые из государственных компаний к приватизации и модернизации бюджетного процесса относятся более спокойно, считая, что именно они смогут ускорить реформы в госсекторе науки.

Конечно, наука в госкомпаниях – это пока еще не предпринимательский сектор науки в чистом виде. Тем не менее, возможно, именно на этой основе в России сможет сформироваться настоящая, полноценная и мощная фирменная наука.

– В анкете есть такие вопросы: «Как вы можете оценить уровень своей информированности в вопросах государственной научно-технической политики» и «Откуда вы получаете основную информацию в этой сфере?»

– Возвращаясь к предыдущему вопросу, подчеркнем, что о многих решениях в сфере государственной научной политики ученые просто не знают или не осознают суть их последствий и эффектов. Это относится, например, ко всему, что касается модернизации бюджета. Я думаю, что интуитивно ученые понимают, что таящиеся здесь угрозы связаны с ограничением хозяйственной «свободы» научных организаций. Однако дьявол, как известно, прячется в деталях, которые становятся «достоянием общественности» уже после того, как все законы и нормативные акты приняты, а не на этапе широких обсуждений.

Если говорить об уровне информированности в целом, то ученые, как правило, оценивают его как низкий или средний (в сумме – более 80% респондентов). При этом под средним уровнем подразумевалась осведомленность по поводу наиболее важных инициатив государства и участие в обсуждении вопросов политики в собственной организации, что было специально указано в опросном листе.

Абсолютное большинство ученых, не имеющих высшей научной квалификации и не занимающих административные должности, черпают информацию о науке и научной политике из средств массовой информации (включая интернет) и от своих коллег. Из СМИ в целом по выборке получают информацию 54% респондентов, из интернета – 41%, от коллег – 38%, от руководителей организации – 42%. Наиболее активно интернет и СМИ используют молодые ученые. Любопытно, что схожее распределение оценок источников информации о науке и научной политике в конце 1990-х – начале 2000-х годов было получено в некоторых промышленно развитых странах. Однако не в процессе обследования научного сообщества, а при опросах населения!

Крайне редко российские ученые обращаются к специальным источникам информации.

Мне кажется, что у феномена плохой информированности ученых в области государственной научно-технической политики есть две стороны. Первая отражает субъективную незаинтересованность в любой информации, которая прямо не связана с профессиональными интересами. Вторая – объективную незаинтересованность (нас никуда не приглашают, ни о чем не спрашивают, наше мнение игнорируется). Создается такое впечатление (надеюсь, что оно ошибочно), что происходит (или по крайней мере происходило до последнего времени) сознательное выдавливание научного сообщества из политической жизни страны.

Возможно, в ответах на вопросы, связанные с информированностью ученых, находит подтверждение, пусть косвенное, следующее социальное явление. Наше научное сообщество очень сильно изменилось по сравнению с 1990-ми годами. Оно стало более инертным, менее граждански озабоченным и, конечно, более прагматичным.

– Мы часто в нашем разговоре употребляем этот термин – «научное сообщество». Но получается, что как единое социальное образование его в России нет. Оно сильно сегментировано.

– Конечно, и озабочено вопросами выживания. На мой взгляд, если бы, например, академическое руководство шире смотрело на вопросы науки и координировало свои усилия с представителями других научных групп, возможно, удалось бы добиться более серьезных позитивных сдвигов. Сейчас оно, скорее, нацелено на самоспасение, смягчение реформаторских посылов правительства. Это ослабляет и их собственные реорганизационные инициативы.

– Это связано, может быть, с тем, что Российская академия наук оказалась, как бы там ни было, единственным субъектом в научном сообществе, с которым государство может вести диалог. Или контрдиалог.

– Вы правы. Голос тех же государственных научных центров сейчас фактически не слышен. А ведь в 1990-е годы, когда они только организовывались, это было очень мощное и влиятельное сообщество исследователей. Сегодня они остались фактически один на один со своими проблемами. И обследование это подтвердило: представители ГНЦ более пессимистичны, чем все остальные ученые. Причем практически по всем затронутым вопросам. И это понятно. Органы управления выдвигают к ГНЦ множество претензий: деньги им выделялись немаленькие, а отдача оставляет желать лучшего. Поэтому, мол, всю систему центров надо незамедлительно реформировать. Хотя вопрос об эффективности (или неэффективности) системы ГНЦ очень непрост и требует глубокого анализа всей совокупности факторов и условий, в которых они существовали эти годы.

В заключение мне бы хотелось подчеркнуть, что, анализируя результаты обследования ученых, у меня и моих коллег возникло твердое ощущение, что в научном сообществе нашей страны (и конечно, самой науке) происходят какие-то глубинные процессы системного характера, некие сдвиги, которые пока плохо «ловятся» статистическими индикаторами. Существует некое ожидание позитивных перемен. Мы не думали, например, что такое большое количество респондентов поставят во главу угла мотивации профессиональной деятельности такие факторы, как интересная работа, возможность самовыражения, интеллектуальная среда для общения. Все это, конечно, требует дополнительного подтверждения и более глубокого анализа. Остается надеяться, что ожидания позитивных перемен сбудутся, и не в самом отдаленном будущем.

Андрей Ваганов, Независимая газета