В поисках утраченных смыслов

Встреча двух мощных университетов — Российского государственного гуманитарного (РГГУ) и Гуманитарного университета профсоюзов (ГУП) состоялась в Санкт-Петербурге по инициативе «Учительской газеты». Поводом стала наша публикация от 13 июля с.г. «Поколения homo faber». Известный политик, ректор, а в последние годы президент популярного вуза, профессор Юрий Афанасьев, отвечая на вопросы газеты, высказал свою точку зрения на состояние образования, общества, государства. Речь шла о том, какой тип человека взрастила современная цивилизация, культивирующая главным образом формализованные знания, необходимые специалисту. Прекрасно владея формами, человек теряет способность прорываться к смыслам, которые греки называли «эпистеме» — понимание. Эти знания не приносят прямой немедленной выгоды в современном мире, но только они, похоже, и делают человека существом одухотворенным, нравственным. Возможно, только они и могут привести к созданию устойчивого гармоничного общества. Как сказал, между прочим, в этой беседе Юрий Афанасьев: «Увидеть и сформулировать вопрос — значит почти решить задачу». В полном соответствии с этим тезисом большая группа профессоров и преподавателей питерских учреждений образования выразила желание эту проблему обсудить подробнее, уточнить, проанализировать. В роли гостеприимного хозяина выступил ректор ГУП, профессор Александр Сергеевич Запесоцкий, за что редакция приносит ему большую благодарность.

Встреча состояла из двух частей. На первую собрался самый широкий круг профессоров и преподавателей ГУПа, чтобы подробнее познакомиться с теми идеями и программами, которые уже наработаны в РГГУ в поисках новой университетской образовательной модели, в стремлении создать особую информационно-образовательную среду. А после полудня за «круглым столом» в зале заседаний ученого совета встретились: Юрий Николаевич Афанасьев, президент РГГУ; Сергей Геннадьевич Шеховцов, руководитель Центра развития новой образовательной модели; Елена Юрьевна Зубкова, доктор исторических наук, профессор; Татьяна Александровна Беляева и Александр Петрович Кожарин — разработчики нового информационного инструментария. Это москвичи. Петербург представляли гости из Академии постдипломного педагогического образования: Олег Ермолаевич Лебедев, член-корреспондент РАО, проректор; Семен Григорьевич Вершловский, доктор педагогических наук, профессор; Марина Владимировна Захарченко, доктор философских наук, профессор; Галина Степановна Сухобская, доктор психологических наук, профессор. И хозяева, профессора Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов: Марина Борисовна Алексеева, доктор экономических наук; Инесса Сергеевна Батракова, доктор педагогических наук; Григорий Михайлович Бирженюк, доктор культурологии; Александр Петрович Марков, доктор педагогических наук, доктор культурологии; Андрей Александрович Михайлов, доктор исторических наук; Борис Дмитриевич Парыгин, доктор философских наук; Ангелина Ивановна Соколова, доктор педагогических наук; Евгения Павловна Тонконогая, доктор педагогических наук. Обязанности ведущей любезно взяла на себя Ирина Георгиевна Абрамова, доктор педагогических наук, проректор СПб ГУП.

Опубликовать полностью все выступления у нас нет возможности, поэтому представляем здесь только выдержки, так сказать, тезисы дискуссии, которая была, конечно же, и богаче, и горячее.

Кризис университета?

Олег Лебедев: Уточним исходные позиции. Почему нынешнее состояние университетского образования и образования вообще оценивается как кризисное? Почему возникает необходимость в новом типе знания? И в состоянии ли мы что-то изменить? С чем приходится просто считаться, а что зависит от нас.

Юрий Афанасьев: Формулировка «кризис университета» принадлежит не мне. Об этом уже несколько лет говорится во многих публикациях во всем мире. Мне приходилось участвовать в большом количестве международных конференций, где кризис рассматривался как явление вполне реальное, всем известное. В рамка ЮНЕСКО готовится сейчас издание книги, к составлению которой привлечены эксперты из разных стран, в том числе как автор и я. В ней тоже состояние образования характеризуется как кризисное.Это не значит — обвал, провал, упадок, хотя есть и такая трактовка. Название коллективной работы Лавальского университета, например, начинается со слова «кораблекрушение». Современный университет видится авторам как корабль, который еще плывет, но трюмы уже полны водой, судно вот-вот потонет.

Университетская жизнь многогранна, и кризис затрагивает разные стороны ее. Много тревог вызывает коммерциализация. В последнее время университет выступает не только в роли учебного заведения или научно-исследовательского центра, но и как предприятие, отягощенное массой договоров, контрактов, соглашений. Выполнение их требует создания соответствующей внутренней инфраструктуры. Или, например, соотношение фундаментальных и прикладных наук. Тут полно своих противоречий. Проблема социализации выпускников, соотношение требований рынка и той «продукции», которую поставляет университет. Все эти проблемы в разных странах решаются по-разному. Но, обобщая, можно сказать, что определяющим является противоречие между типом общества, которое грядет или уже формируется, и той подготовкой, которую дают университеты, остающиеся где-то на грани между индустриальным и постиндустриальным этапами. То есть несоответствие содержания и характера образования требованиям общества знания.

Если лучшие западные университеты уже приступили к разрешению этого противоречия, то мы находимся на этапе формулирования проблем. Стратегическая задача пока даже не поставлена.

Что касается административных, финансовых, кадровых вопросов, то они, напротив, уже решаются, хотя нет ясности в главном: каким должен быть университет. Поставлена, например, задача сокращения количества вузов. Действительно, в последнее время их стало раза в три больше, чем было. Одних университетов около двух тысяч. Этот колоссальный рост произошел на пустом месте — с теми же кадрами преподавателей, лабораторной базой и почти при том же финансовом обеспечении. Почти половина, а то и больше, этих новообразований никакими университетами не являются. Это по существу предприятия по производству и продаже дипломов. От них надо избавляться. Но критерии, по которым хороший университет должен отличаться от плохого, пока невнятны, неубедительны.

Говорят, необходимо в первую очередь освободиться от коррупции, проникшей в вузы. Освободиться с помощью ЕГЭ. На мой взгляд, это просто смешно. В университетской практике утвердилось нечто более страшное, чем взятки, которые обсуждаются в связи с ЕГЭ: кто их будет теперь брать, сколько это будет стоить. Да у нас вся сфера образования превратилась в частную! То есть университет оказался приватизированным, хотя в его названии осталось слово «государственный». Примерно так же приватизированы медицина, наука, социальное обеспечение. То есть деньги, которые крутятся в университетах, идут не на благо образования, а на личное обогащение группы лиц. Но это чисто русская специфика кризиса.

Олег Лебедев: А если разделить те проблемы, которые выходят на первый план в сегодняшней России, и глубинные проблемы университетского образования? Меры по совершенствованию управления, экономики образования безусловно важны, но и они, видимо, не дадут принципиально нового результата, если не изменится сам тип образования, представления о смыслах и целях его?

Юрий Афанасьев: Было бы прекрасно, если бы мы могли решить эту проблему, исходя из наших с вами представлений: непригоден старый тип образования — замените его на новый. Я почти 20 лет был ректором, и мне вполне можно было бы адресовать такой совет. Так вот как ректор я оказался неспособен в рамках одного отдельно взятого университета внедрить иной тип образования. И я знаю теперь, что это невозможно, когда вся система нуждается в реформировании. Ближайший пример — предметность обучения. У нас, как известно, она утвердилась с наступлением нового времени, то есть принципу этому несколько сот лет. Возникнув в Германии, затем вместе с немецким университетом он пришел в Россию. Предметность, поэтапность, системность, фундаментальность — основы, позволяющие готовить прекрасного специалиста, профессионала, который успешно функционирует в отдельных отраслях науки, промышленности, хозяйства. Но примерно с середины ХХ века стало ясно, что такой тип образования не годится. Жизнь стала другой. Теперь почти каждый вынужден гораздо чаще менять не только должности, функции, но и род занятий. А прекрасный специалист часто спотыкается, решая важные жизненные вопросы вне сферы своей профессии. Общество знания требует большей гибкости, широкой образованности, способности переучиваться, меняться.

Григорий Бирженюк: Признаки кризиса знания, о котором мы говорим, появились давно. Лет 15-20 назад горячо обсуждался доклад Римского клуба, где говорилось о кризисе существующей модели образования. Суть в том, что знания, добытые вчера, передаются обучаемым сегодня, чтобы их использовали завтра. Парадокс ситуации нарастает с той же скоростью, с какой стареют знания. Если когда-то они требовали пересмотра раз в 300-500 лет, потом — раз в 100 лет, то сейчас поколения компьютеров, например, меняются в течение года. Сегодня нет смысла учить тому, что устареет к моменту выпуска студента. Мир попытался каким-то образом выйти из этой ситуации. Появилась идея готовить специалиста, бегущего впереди прогресса. Попытка была неудачной, потому что неожиданно выяснилось, что человек бежит, а прогресс давно уже свернул. То есть за спиной бегуна просто ничего нет и предугадать, куда двинется прогресс, чаще всего не получается.

Вторая идея, которая сегодня довольно интенсивно пропагандируется на уровне ЮНЕСКО, — образование на протяжении всей жизни. Идея хорошая, но и она наталкивается на серьезные препятствия хотя бы потому, что чисто физиологически человек не может с одинаковой эффективностью усваивать знания в 20, в 40 и в 60 лет. Есть еще модель, частично зародившаяся в России, которая пока не стала доминирующей. Это модель обучения специалиста, который мог бы конструировать инструменты своей деятельности в каждой новой ситуации. То есть владел бы некими технологиями мыслительной деятельности, причем технологиями максимально универсальными, чтобы в новой ситуации, которая будет связана с вызовами со стороны прогресса, формировать свою собственную программу. Этот путь пока представляется наиболее оптимальным.

К сожалению, образование отличается от некоторых других областей тем, что связано, с одной стороны, с наукой, с другой — с государством. Государственная бюрократия управляет нами так, как она сама считает нужным, предъявляя стандарты, которые воспроизводят совершенно жуткую модель. Я уже не говорю, что этот стандарт последовательно убивает гуманитарное образование. Мы считаем, что инженер должен быть широко образован, в какой-то мере быть и психологом, и философом, а из учебного процесса все это уходит.

Экономически государство уходит из образования. Достаточно посмотреть на бюджет, чтобы утратить всякие иллюзии. Но при этом оно оставляет за собой контрольные функции за реализацией модели, которая обращена в прошлое. И мы с вами погружаемся в ситуацию московской кухни. Помните, интеллигентные люди только у себя на кухнях могли обсуждать, доживет Россия до 2004 года или нет. Потом стало модно говорить, что на этих кухнях родилась современная демократия. Вот мне и кажется, что мы снова в том же положении. Только кухня стала больше, говорить можно громко, но в какой мере наша кухня коммуницирует с теми органами, которые принимают решения? У меня лично никаких иллюзий на этот счет нет.

Юрий Афанасьев: Абсолютно с вами согласен. Курс, который сейчас осуществляется в государстве, прямо противоположен общемировому процессу. И если мы пытаемся смоделировать процесс обучения, который привел бы к появлению человека, мыслящего самостоятельно, не поддающегося манипулированию, то государство заинтересовано как раз в обратном, чтобы сознание его граждан манипулированию поддавалось как можно лучше, быстрее, эффективнее. Именно поэтому в жизни России сейчас политика заменена политтехнологиями. В политике обязательны разные позиции, их столкновения. А столкновений не может быть без самостоятельного осмысления происходящего. В политтехнологиях никаких позиций не требуется. Там нужно привести к власти какую-то партию, навязать определенное решение — допустим, замену льгот деньгами. И чем быстрее, легче навязывается такая идея, тем более успешными считаются действия политтехнологов.

Но мы-то не должны, не вправе жить только сегодняшним днем. Мы обязаны думать о том, что может произойти, о будущем. Да, стандарты, которые вы упомянули, ужесточают предметный принцип, который устарел уже в прошлом веке. В рамках Болонского процесса вроде бы найден способ решения этой проблемы: переход от предметного принципа к модульному на уровне магистратуры. Наши и тут нашли свой выход. Группируют чисто механически несколько предметов, называют это модулем — и все, вопрос решен. Вместо того чтобы готовить магистра, имеющего практику сложного мысленного моделирования, говорят: а мы нашего специалиста объявляем магистром — и все. Тип и характер образования при этом не меняется.

 

«Фабер» — тот же раб, но в сфере интеллекта

Сергей Шеховцов: Где царит стандарт, там ничему, кроме форм, обучить невозможно. Стандарт и смыслы — понятия несовместимые. И беда в том, что нет такой универсальной системы форм, которая обеспечивала бы, скажем, благотворное развитие общества. Так устроен мир, что нет ее и невозможно этому научить обычным способом, то есть способом «техне». Потому-то мы и приходим к ситуации, когда физик, прекрасно использующий, скажем, уравнение Шредингера, не может объяснить, почему оно работает. Для успешного функционирования ему это не нужно. Вместо естественной потребности человека понимать нарабатывается умение соответствовать. Успешно функционировать в заданных условиях. В том числе это умение прекрасно тренируется экзаменами: важно понять, какого именно ответа от тебя ждут и ответить так, как хотят экзаменаторы. И успех обеспечен.

В этом контексте смысловое образование не может быть востребовано. Но человек становится личностью только тогда, когда он не думает о потребе дня, о том, что нужно нанимателю. Когда становится внутренне раскованным и строит свою картину мира, не робея перед авторитетами. Высокий профессионализм — это прекрасно. Но если нет своего понимания, своих отношений с миром, остается только то, что востребовано. Это и есть фабер. Тот же раб, но в сфере интеллекта. Это давным-давно известно. В «Учительской газете» цитировалась переписка Аристотеля с Александром Македонским, учеником его, из которой можно заключить, что греки специально утаивали знания «эпистеме» от большинства, оставляя это наслаждение для избранных. А в том, что это именно наслаждение, сомнений нет. Эпикур сказал совершенно замечательно. Позволю себе процитировать его в переводе Сковороды: Благодарение блаженной натуре, которая сделала все нужное нетрудным, а все трудное ненужным. То есть все, что стало своим по природе, что понято, то и легко, то и помнится. На одном из обсуждений я слышал цифру, кажется, по американским данным, что лишь 10% полученных знаний сохраняются в течение жизни. Для фабер-ментальности это нормально. Если нет собственной внутренней работы, своей картины мира, зацепиться не за что, и большинство знаний улетучиваются. Это и есть продукт нашей цивилизации.

 

«Футляр» есть, а человека не видно

Семен Вершловский: Открывая недавно курсы повышения квалификации учителей, организаторы, как обычно, предложили каждому из участников представить себя с самой лучшей стороны. Все 18 или 20 женщин старались описать только свою профессиональную деятельность: я очень люблю математику (литературу, физику), прекрасно владею методикой — и так далее. Только одна сказала: а я самая счастливая, потому что у меня двое замечательных детей, любимый муж, все хорошо в семье, и это очень помогает в работе. Случай редкий, хотя открывать такие курсы мне приходится довольно часто. И я думаю, что одна из центральных проблем — соотношение роли и личности. Наше образование — и общее, и профессиональное — постепенно убивает личность. Пользуясь чеховским выражением «человек в футляре», можно сказать, что футляр все больше и больше профессионализирует человека и убивает его своеобразие. Отношение к образованию сугубо утилитарное: учусь в школе для того, чтобы поступить в высшее учебное заведение, уехать из этого городка, хорошо устроиться. Личностный, гуманистический смысл образования выдавливается и обстановкой в обществе, семье, и в самом учебном процессе. С одной стороны, предлагаемые нам стандарты ориентируют на подходы чисто технократические, предметы гуманитарного цикла сокращаются, с другой — извращается само содержание программ. Недавно я прочитал информацию, касающуюся введения нового предмета, специально нацеленного на воспитание патриотизма. С содержанием его я пока не знаком, программ не видел, но опасность очевидна: если какой-то предмет берет на себя такую монополию, остальные могут избавиться от этой задачи. Думать-то надо над тем, чтобы все школьные дисциплины приводили к осмыслению вечных гуманистических вопросов бытия. И в математике, и в физике, и в литературе есть такие возможности. А мы, работая с учителями физики, например, сталкиваемся с тем, что только 2-3 человека могут сформулировать проблему мировоззренческого характера. Остальные сосредоточены опять-таки на освоении знаний, умений, навыков. Так их сориентировал вуз. В высшем педагогическом образовании порочность узкой специализации особенно заметна. И если по каким-то обстоятельствам в школу приходит работать инженер, он зачастую оказывается личностно ярче, интереснее учителя, имеющего специальную подготовку.

Сейчас, когда речь пошла о сокращении общего количества вузов, заметно стремление превратить их в центры повышения квалификации, постдипломного образования. Но преподаватели высшей школы не умеют работать со взрослыми. Отсюда прямой перенос школьной и вузовской педагогики на работу со специалистами, которые по профессиональному уровню отнюдь не ниже тех, кто их учит. Это тоже одна из серьезных проблем, которая пока вообще никак не рассматривается.

Галина Сухобская: Пороки, заложенные в европейской науке, которая тем не менее позволила двигаться к практическим целям с огромной скоростью, давно вызывают тревогу. Теперь и мы оказались в плену этих пороков и достижений. Но человечество, очевидно, никогда уже не свернет с избранного пути. Мы мало что можем тут изменить. Разве что придумать какие-то свои паллиативы. Противостоять полной формализации знаний может только человек, не утративший стремления к поиску смыслов. Видимо, университетское образование и должно стать неким паллиативом, должно возвращать человека к вечным проблемам бытия. Если гуманитарные — не хочется говорить науки, гуманитарное мышление станет развиваться не так, как техника, какими-то своими путями, возможно, это будет серьезный противовес обществу фаберов. Понятно, что политика государства поддерживает формализованные науки, поскольку там сиюминутные результаты, технические достижения, приносящие прибыль. От гуманитарного мышления такого эффекта ждать нельзя, оно не поддается оценкам, замерам, тут не может быть общих рецептов. В связи с этим несколько слов о попытке ввести преподавание патриотизма. С точки зрения государственной политики здесь все понятно. Но совершенно очевидно, что чувство патриотизма — ценность сугубо индивидуальная, оно многокачественно и неизмеримо. Тут абсолютно невозможно ввести какие-то общие критерии, оценки, можно только все испортить.

Чем больше будет уделяться внимания гуманитарной направленности человеческого ума, тем выше будет цениться индивидуальность, личность с ее особенностями и ценностями. Только развитие в этом направлении может создать какой-то противовес бешеному натиску прагматизма, который не знает пределов.

Борис Парыгин: Выход из сложившейся ситуации только в изменении отношения к личности. Личности яркой, уникальной, которая традиционно у нас в поле зрения не попадает. Посмотрите, в газетах, журналах, на телевидении царствует массовая психология, массовое потребление, соответствующая реклама. Там толпа. А именно внимание к личности может послужить ключом к развитию духовности и гуманитарного образования. Всеобщий интерес должен вызывать герой, способный противостоять всей этой ширпотребной массовой культуре, где главный критерий — адаптация, отсутствие собственной позиции, защищенность. К сожалению, для этого нужен значительный сдвиг, изменение традиционной ориентации, поскольку личность у нас никогда не была предметом поддержки и внимания.

Андрей Михайлов: Сокращение гуманитарных предметов, удаление их из непрофильных и технических вузов поддерживается уже и в СМИ. В уважаемом когда-то журнале «Огонек» автор пишет: зачем хирургу история? Разве он, не зная, кто такой князь Игорь, не удалит аппендикс? Казалось бы, всем давно понятно, что великолепный инженер, который отечественную историю знает и любит, строя мост, наверное, все-таки не снесет церковь ХI века. А тот, кто ничего, кроме своей техники не знает, снесет любой памятник бестрепетной рукой, если мост хорошо здесь пройдет. Кстати, изобретение специального предмета для воспитания патриотизма — тоже результат дремучего невежества, в том числе и исторического. Результат непонимания по сути, откуда что берется...

 

Нравственность — понятие лишнее

Александр Марков: Уточним в очередной раз предмет разговора. Кто-то говорит: образование, а через запятую — университетское образование. Да нормально все с этим образованием! Другое дело, если речь вести об образовании как о социокультурном институте, который ответственен за сборку личности, за творение личности по образу и подобию. Оно, безусловно, в кризисе. Более того, здесь уместно, мне кажется, другое определение. Коллеги ставят безусловно верный диагноз, а потом говорят: хорошо бы прибавить гуманитарных дисциплин. Или: хорошо бы деструктивным образовательным процессам, связанным с ролевой подготовкой, противопоставить усиление личностного начала... Так вот, мой исходный тезис состоит в том, что образования как социокультурного института, ответственного за сборку личности, нет. И все призывы усилить, увеличить, обратить внимание абсолютно бессмысленны и даже безответственны. Образование приблизилось к состоянию, когда его и образованием считать нельзя. На деконструкцию работают два внутренних агента. Прежде всего это блок социально-гуманитарного цикла: менеджмент, маркетинг, реклама, да и педагогика, журналистика — все они вне этического пространства. Они красивы, эффектны, тоталитарны в смысле воздействия, безукоснительного влияния на сознание и поведение, но к образованию не имеют никакого отношения. Для успеха в жизни оно и не требуется. Специалист должен быть технологичен. Вы посмотрите на любого раскрученного юриста. Работая на свой имидж, они спасают от тюрьмы душегубов, выручают подонков. Технология нейтральна к нравственности. А сегодня внутри образовательных учреждений идет экспансия технологий, которые вытесняют образовательный цикл. Я это по себе знаю. В одном вузе читаю отечественную культурологию, в другом — блок «хищных дисциплин», связанных с маркетинговым проектированием. Хорошо, что в разных вузах.

А мы живем в век торжества технологий. Сильных, красивых, успешных. Надо смотреть правде в глаза, не расстраиваться, не огорчаться, а выполнять свои функции, делать, что делаем.

 

Где идеал?

Юрий Афанасьев: С моей точки зрения — я считаю ее научной, — нет истины, расположенной вне человека, вне его сознания. Постмодернизм этим спекулирует. Именно спекулирует, когда утверждает, что нужно стремиться только к сущему, не копаться, не заглубляться в поисках истины. На самом деле истина в классическом понимании просто не существует. Каждый должен стремиться к ней в познании сущего, но претендовать на то, что докопался до истины, никто не может. Представить на суд науки глубину и основательность своих аргументов — это обязательно. Но — и только.

Что же получается? Если истина в научном смысле, а не только в постмодернистском, уже не конечная цель и не человек на вершине, то — что? Я согласен назвать это нечто высшее идеалом, можно как-то иначе... чтобы было понятнее, сошлюсь, наверное, на личный опыт. Несколько лет назад Ватикан собрал ректоров вузов. Не всех, а около двух тысяч со всего мира. Мы провели там два дня, встречались между собою, было много докладов, секций, выступал папа римский с очень интересной темой. А содержательная сторона встречи сводилась к вопросу о соотношении веры и знания, науки и знания, науки и веры. Мне не приходилось еще основательно аргументировать эту мысль, но я уверен, что проблемы, которые нам предстоит решить в этом мире, не поддаются решению, если мы не будем прибегать к каким-то высшим, неземным ценностям и способам. Я не имею в виду Бога, я не имею в виду веру в религиозном смысле этого слова. Под неземными ценностями я подразумеваю те высшие идеалы, которыми следует руководствоваться. Именно они, а не человек и не истина в классическом смысле должны стоять во главе как цель образования. Человек ищущий, устремленный, человек с раскованным сознанием в конце концов придет к осознанию неких высших принципов, с помощью которых только и можно решать земные проблемы.

Марина Алексеева: К сожалению, как уже говорил здесь Александр Петрович Марков, смена политических, культурных и социальных ценностей, происшедшая в обществе, естественно, отразилась и на университетском образовании. Государственные стандарты, утверждающие формализованное знание, отражают потребности социальной, а в особенности — экономической среды. Специалисту остается только соответствовать. И ученые, которые занимаются исследованием трансформаций самого человека, в последнее время говорят, что человек меняется не в лучшую сторону, замечено угасание некоторых качеств. Это очень тревожно. Но агрессивные технологии, экспансия, о которой говорил коллега, несется к нам с Запада. В России совсем другие университетские традиции, и нам не следует их забывать. Универсальность, глубина знаний — та основа, на которой вырастает личность, необходимая России. Для нас сейчас очень важно не скатиться окончательно на уровень западных технологий.

Марина Захарченко: В «Учительской газете» Юрий Николаевич говорил о манипулировании массовым сознанием как основной проблеме современности. Позвольте процитировать: «И если в обществе нет других инструментов формирования человека — главным образом среды и инфраструктуры самообразования — это может привести к настоящему национальному, а то и всеобщему бедствию. Здесь, как мне кажется, основной ключ к решению вопроса, каким должен быть университет, чтобы сохранить гуманитарные ценности».

Я бы поставила вопрос иначе: как должна быть устроена сама культура, какое место в ней должна занять современная технологичная система образования, для того чтобы сохранялись и идеалы, и гуманитарная интуиция человека, и потребность в осмыслении, и его чувство Бога. Я бы разделила эту проблему на две. Первая — каким должно быть общество, чтобы сохранить все перечисленное. Вторая — какими должны быть школа и вся система образования, которая не должна столь агрессивно вторгаться в человеческую жизнь, подчиняя ее, заполняя до отказа. А то ведь даешь учителям — я работаю в системе повышения квалификации — стихотворение Баратынского «Осень». Они читают, и одна говорит: «Удивительно! Я столько лет не имела возможности обратиться к такому хорошему тексту, вообще вернуться к вопросам, которые были так значимы в детстве!» Потребность в смыслах, на мой взгляд, неистребима. Как только мы позволяем ей пробудиться, человек узнает в этом себя. И мы правильно говорим об отечественных гуманитарных традициях. А если получается, что даже здесь о них чаще упоминают женщины, так это потому, что именно мы, женщины, их храним.

Ангелина Соколова: Печально сознавать, что все мы стали свидетелями перехода от человека разумного к человеку функционирующему, а теперь еще и манипулируемому и манипулирующему. Сегодня, к сожалению, не так важно, есть у человека фундаментальное образование или нет. Важно, чтобы он умел делать то, что требуется: заниматься пиаром, руководить всем, чем придется... Кто отвечает за сложившуюся ситуацию? Думаю, не столько школа или вуз, сколько общество. В школе все еще остается отряд творческих учителей, которые находят в себе силы заниматься формированием личности, работают самоотверженно, хотя все мы знаем, сколько у них трудностей.

Несколько лет я участвую в движении европейских педагогов, в Европейской ассоциации преподавателей высшей школы и вижу, какие изменения происходят. Университеты объединяются, чтобы вместе решать многие проблемы. Это противостояние правительству и даже муниципальным органам, борьба за инвестиции, за экономическую самостоятельность, соперничество с США в привлечении студентов. Больше всего меня радует, что в последние годы кроме «против» появилось борьба «за». За студентов, за их права и расширение самоуправления. Университеты Европы могут служить в этом смысле хорошим примером для нас.

Инесса Батракова: В выступлении москвичей прозвучала идея создания гуманитарной образовательной среды, которая поддерживала бы духовное начало, поиски смыслов. За счет чего можно решить такую задачу? За счет тех творческих учителей, о которых здесь говорилось, за счет преподавателей вузов, за счет системы ценностей, которая должна взращиваться в образовательной среде. Сегодня пора подумать, как насытить такую среду научными школами и технологиями, носящими сугубо гуманитарный характер. Какова при этом миссия университета, его особое назначение...

Раз кризис есть, значит, из него нужно выходить. И это должны сделать мы с вами. Другого пути просто нет.

Вот и прозвучала наконец та оптимистическая нота, без которой невозможно жить дальше. Она была слышна и в тех комментариях, которыми сопровождали гости из РГГУ демонстрацию своих учебных программ, в репликах, угадывалась в выражении лиц студентов, приглашенных в качестве репортеров-журналистов на эту встречу. Но о программах и студентах — в следующих наших публикациях.

 

Нина ПИЖУРИНА