Необходим новый социальный контракт между вузами, государством и обществом: государство и общество увеличивают финансирование вузов в обмен на существенное повышение качества образования

Мы продолжаем дискуссию о высшем образовании, начатую статьями «Высшее образование: повестка 2008–2016» [1] и  «Между деньгами и институтами» [2], вышедшими в сентябрьских номерах «Эксперта» (№№ 32, 33). Авторы первой статьи заявили и обосновали необходимость одновременной структурной, институциональной и содержательной реорганизации системы высшего образования. Во второй статье в финансово-экономическом ключе был предложен анализ происходящего с указанием на особую значимость связи финансирования вузов и институциональных преобразований.

Я поступал в вуз 1988 году с убеждением, что наше высшее образование — лучшее в мире. Мой выбор Московского физико-технического института был основан не только на том, что оттуда не берут в армию, но и на слухах, что диплом Физтеха признается на Западе. То, что дипломы большинства наших вузов Запад не признает, казалось мне странным пережитком холодной войны, и я был уверен, что вскоре дипломы даже среднего российского университета будут приравнены к средним американским. А все мои знакомые говорили, что Физтех не просто лучше среднего американского вуза, но и не уступает своему американскому аналогу — Массачусетскому технологическому институту (MIT). Меня, правда, несколько смущало, что никто их моих знакомых, в том числе и большинство преподавателей Физтеха, никогда в MIT не был. Не было в институте и иностранных студентов, а визиты иностранных профессоров начались только в конце 80−х годов.

Однако с этим беспокойством я смог справиться: советская наука считалась настолько мощной и самодостаточной, что могла успешно развиваться и в изоляции. Академия наук вела исследования по всему научному фронту, и наши достижения в области естественных наук были налицо. Поэтому я был абсолютно уверен, что для того, чтобы стать ученым, надо хорошо учиться на Физтехе, стать сотрудником Академии наук, защитить кандидатскую и докторскую диссертации. И вполне успешно продвигался по этому пути. Наверное, я так и не узнал бы, как устроен MIT, но в это время, как удачно выразился Виктор Пелевин, «СССР, который начали обновлять и улучшать… улучшился настолько, что перестал существовать». Вместе с ним перестала существовать советская Академия наук. Возникшая на ее месте Российская академия (РАН) внешне очень напоминала свою предшественницу: те же здания, те же замечательные люди. И та же проблема: в РАН нельзя было сделать научную карьеру международного уровня. Дело не только в том, что ученым платили нищенскую зарплату и профессия ученого потеряла престиж в обществе. В новой академии в обозримой перспективе не предвиделись закупки оборудования, подписка на журналы, деньги на командировки, вспомогательный персонал — ничего из того, что обязательно требуется для конкурентоспособных исследований.

Понимание невозможности научной карьеры пришло ко мне, когда все мои однокурсники, желавшие стать учеными, уже уехали. Не то чтобы я, как мои старшие коллеги, думал, что трудности носят временный характер, просто никак не мог осознать, что современной наукой нельзя заниматься на одном энтузиазме. Я полагал, что часть рабочего дня можно заниматься наукой, а в остальное время зарабатывать на жизнь пусть и околонаучными, но все же не исследовательскими проектами.

Я все-таки поехал в MIT и проработал там год. Мне понравились общежития, библиотеки, оборудование, кабинеты профессоров и аспирантов (в то, что у каждого штатного преподавателя отдельный офис и даже у аспирантов как минимум стол и компьютер, ни один сотрудник РАН не поверил бы, я за три года работы в академии дослужился только до собственного ящика в столе). Но главное впечатление — там люди действительно занимались наукой. Полный рабочий день, а для многих и выходные были посвящены научной работе, обсуждениям, семинарам, конференциям. В MIT было и то, чего Советский Союз не смог обеспечить ученым, — интеграция в мировую науку. Здесь работали студенты, аспиранты и профессора со всего мира. При этом стереотипы, что российские ученые и студенты на голову выше остальных, не совсем соответствовали действительности. Мы были не хуже других, но и не лучше — в ведущих американских университетах собраны таланты не только из США, но и из Европы, Латинской Америки, Индии, Китая. Зато очевидно: если ты лучше всех в MIT или Гарварде, Стэнфорде, Принстоне, то ты действительно лучше всех.

Зачем нужны хорошие университеты

Почему все так хотят построить конкурентоспособную систему высшего образования? Для чего такие бедные страны, как Индия и Китай, инвестируют огромные средства в строительство исследовательских университетов и научных школ мирового уровня и платят сногсшибательные зарплаты, чтобы вернуть своих соотечественников из США? Ведь эти страны отлично чувствуют себя без, например, гражданского и военного самолетостроения, покупая «боинги» и «аэробусы». Международное разделение труда позволяет процветать, специализируясь на небольшом количестве продуктов и услуг. Богатейшая Швейцария живет за счет банков, сыра, шоколада, часов и туризма, не производя автомобилей, а Швеция производит автомобили, но не производит компьютеров.

Дело в том, что высшее образование — это особая сфера. В современной экономике — глобальной и постиндустриальной — именно университеты создают критическую массу талантов для динамической конкурентоспособности страны. Мир быстро меняется, и мы должны быть достаточно мобильны, чтобы не просто перестраивать свою экономику вслед за ним, а быть на переднем крае изменений. Так и только так можно преуспеть в создании и получении стоимости в новых секторах до того, как их освоят другие. Поэтому в современной экономике система высшего образования — ключевой фактор успеха страны.

В отличие от предыдущих десятилетий, когда для экономического роста были важны природные и производственные ресурсы, сейчас самое главное — человеческий капитал. Если есть талантливые и квалифицированные кадры, то все остальное приложится. Капитал при мобильности глобального рынка ищет страны, где он принесет наибольший доход. Поэтому те страны, которые располагают более высоким качеством рабочей силы, привлекают ресурсы и быстрее развиваются. В образовании и науке важен эффект критической массы: чем больше талантов сосредоточено в одном месте, тем выше производительность каждого из них и тем конкурентоспособнее страна.

Качество высшего образования важно и для будущего российской экономики, и для каждого из нас. Мы зависим от российских университетов как потребители услуг их выпускников — врачей, учителей, чиновников, ученых, инженеров. Но для всех нас — студентов и родителей студентов — хорошее высшее образование важно и потому, что оно определяет индивидуальную карьеру в глобальной экономике. Если сегодня мы переживаем по поводу утечки мозгов, то завтра нас будет беспокоить, что утекать-то уже нечему. Ликвидация критической массы талантов приведет к тому, что наши дети просто не дорастут до международного уровня и не найдут себя в глобальной экономике.

Деньги и стимулы

Если судить по статистическим данным, то высшее образование просто процветает. За годы реформ количество вузов выросло в два раза, а количество студентов — в два с половиной. Поступающих на первый курс больше, чем выпускников средних школ. Только за последние пять лет бюджетные расходы в расчете на одного студента в сопоставимых ценах увеличились на 70 процентов. Растет приток частных денег: 15 процентов студентов обучаются в негосударственных вузах, подавляющее большинство которых финансируется за счет платы за обучение, а в государственных вузах лишь половина студентов-бюджетников.

С другой стороны, все показатели качества образования находятся на низком уровне и продолжают падать. Больше половины выпускников работает не по специальности. Все опросы работодателей показывают растущую неудовлетворенность качеством вузовского обучения и отсутствием связи между образованием и рынком труда. По всем международным оценкам, наши вузы существенно отстают не только от американских и европейских, но и от ведущих азиатских.

В чем же дело? А в том, что проблемы высшего образования не только в деньгах, это и неадекватные стимулы, нехватка лидеров, закрытость отрасли и невосприимчивость к переменам. Винить здесь некого: как только в вузовской системе кончились деньги, в ней сами собой возникли механизмы выживания, которые по определению не способны к развитию. И сейчас легче проедать капитал, накопленный в советское время — все еще высокую репутацию наших вузов, — чем осуществлять болезненные изменения.

Это немного напоминает ситуацию в бизнесе, где есть ясный критерий успеха — прибыль. Для высокой прибыли в конкурентной экономике нужно постоянно повышать эффективность, придумывать что-то новое. Но если отгородиться от конкуренции, например, торговыми барьерами, можно получать прибыль и так. В образовании и науке похоже: если измерять достижения внутри страны, то проблем почти нет, но стоит только посмотреть на иностранных конкурентов — налицо резкое отставание.

Конечно, высшее образование в России по-прежнему сильно недофинансировано. Поступления из государственных и негосударственных источников составляют около одного процента ВВП. В Европе эти расходы находятся на уровне двух процентов, а в США — трех. Если же учесть многократную разницу в абсолютном значении ВВП между Россией и странами ОЭСР, то получится десятикратное расхождение в объемах финансирования. Причины не только в экономическом спаде 90−х годов. Советская наука и образование были непропорционально сосредоточены в России. Поэтому когда распад СССР сократил экономические возможности страны, российское общество оказалось не готово платить высокие налоги на финансирование науки и образования на советском уровне, а механизмов привлечения внебюджетных средств до сих пор не создано. И несмотря на впечатляющий рост финансирования за последние пять-шесть лет, он не позволяет вузам производить качественные услуги для общества и экономики и качественные кадры для себя.

Другая проблема — отсутствие у вузов стимулов к повышению качества. Качество образования и востребованность выпускников на рынке труда никак не зависят от уровня бюджетного финансирования: одинаково платят и плохим, и хорошим вузам. Негосударственные источники финансирования тоже не стимулируют повышение качества: отсутствуют надежные механизмы мониторинга качества, а финансовые ограничения семей не дают вузам возможности назначать высокую плату за качественное обучение.

Проблемы недостатка средств и отсутствия стимулов взаимосвязаны. И государство, и общество предъявляют платежеспособный спрос на развитие высшего образования. Однако до тех пор, пока в системе высшего образования не будут созданы стимулы для повышения качества, ни государство, ни общество не будут готовы существенно увеличить финансирование. С другой стороны, при существующем уровне финансирования средний российский вуз, находящийся в «ловушке бедности», не сможет обеспечить резкий рост качества даже при изменении системы стимулов. Поэтому решение проблем высшего образования может быть только системным и последовательным: необходимо и резкое увеличение бюджетного финансирования, и структурные изменения.

Социальный контракт

Необходим новый социальный контракт между вузами, государством и обществом: государство и общество увеличивают финансирование вузов в обмен на существенное повышение качества образования. В отдельных случаях государство может выступать заказчиком на кадры, но увлекаться этим не стоит — чиновники вряд ли смогут точно предсказать, какие кадры нужны, особенно частному сектору. Подкрепленные рублем сигналы студентов, работодателей и государства помогут университетам повысить свою конкурентоспособность, и успешные университеты смогут зарабатывать огромные деньги.

При определении критериев качества нельзя полагаться только на государственное регулирование. У Министерства образования и науки нет и не может быть информации, которой располагает рынок труда. Министерство должно сосредоточиться на построении механизмов, агрегирующих информацию на рынке труда, довести ее до вузов и создать у вузов стимулы использования ее при разработке учебных программ.

Для создания стимулов к повышению качества образования необходима независимая система оценки качества образования, при этом студент должен стать полноправным приобретателем услуг. Он будет сам выбирать специальность обучения и отвечать за свой выбор рублем. Заблуждение, что основные средства можно собирать с работодателей. Если образование хорошее, оно повышает мобильность студента, усиливая его позиции в переговорах с работодателем. Основные выгоды от хорошего образования получает студент, поэтому и платить должен он, пусть и в кредит.

Это не значит, что в образовании не должно быть государственных денег, но они должны в основном «следовать за студентом», поддерживая его выбор подушевым финансированием, субсидированием образовательных кредитов, стипендий и грантов для талантливых и малоимущих. Чтобы выбор студента был осмысленным, у него должна быть информация о качестве программ, из которых он выбирает. В мировой практике есть целый ряд независимых механизмов оценки качества: это и профессиональные стандарты, разрабатываемые работодателями, и общие и предметные тесты, проводимые независимыми компаниями (GRE, GMAT, TOEFL, профессиональные тесты для юристов, бухгалтеров, финансистов), и исследования кадровыми агентствами карьерных достижений выпускников.

Гибкость и мобильность

Введение независимой оценки качества образования не означает отмены академической автономии. Напротив, необходимо дать большую свободу университетам в определении учебного плана и организационной структуры и в кадровых вопросах. Как и в других отраслях экономики, рынок должен определять, какой продукт он хочет получить, а производитель — найти эффективную технологию для его производства.

Необходимо дать академическим предпринимателям и стимулы, и свободу. При этом модернизация высшего образования вовсе не разрушит традиции советского образования. Лучшие из них будут не только сохранены, но и развиты, производя конкурентоспособные кадры для новой российской экономики. Кроме того, государство вполне может корректировать спрос рыночными методами. Если у государства и общества есть потребность в учителях и врачах, то нужно не просто финансировать педагогические и медицинские вузы, а резко повысить учителям и врачам зарплату. Иначе средства на подготовку будут потрачены впустую, так как выпускники не пойдут работать по специальности.

Нужно позволить хотя бы 10–20 ведущим вузам экспериментировать со структурой управления и учебных планов. И ни в коем случае нельзя жестко навязывать российским вузам европейские правила игры: нужно следовать духу болонских соглашений, а не принятому во многих европейских странах способу их реализации. Конечная цель Болонской конвенции не унификация образования, а мобильность студентов и преподавателей и конкуренция между вузами. Именно в этом состоит попытка Европы наверстать отставание от США, которые выигрывают за счет разнообразия форматов, гибкости и конкуренции. Мы не можем просто заменить пятилетнюю подготовку специалиста на двухступенчатую (бакалавр + магистр), надо сделать так, чтобы вузы действительно предлагали в бакалаврских и магистерских программах принципиально разное содержание. Магистратура — это программа углубленного изучения конкретной специальности, а бакалавриат — общее высшее образование, развивающее навыки логического мышления, анализа, работы с информацией, выполнения проектов и проч. В бакалавриате необходимо сломать факультетские барьеры, студенты должны иметь возможность выбирать курсы максимально широкого профиля. Надо поощрять переходы на другой факультет и в другой вуз после бакалавриата и не бояться того, что выпускники не смогут найти себя на рынке труда. Я был научным руководителем нескольких бакалаврских дипломных проектов в Принстоне. Ни один из моих студентов не был узким специалистом в нашем понимании (когда вся учебная программа сосредоточена на одном факультете). Тем не менее они быстро приобретали навыки, необходимые для решения исследовательских задач, знали, как работать с информацией и данными, и были уверены в своих силах. Все выпускники либо нашли отличную работу на американском рынке, либо продолжили обучение в ведущих магистратурах или докторантурах.

Навязывать новую структуру образования бессмысленно. Разрабатывать содержание новых программ и доказывать их преимущество в конкурентной борьбе с другими должно не министерство, а сами университеты. Роль министерства — объяснять принципы болонской системы вузам и обществу и обеспечивать равные условия конкуренции новых и старых форматов.

Возвращение умов

В MIT я понял еще и то, почему дипломы лишь нескольких наших университетов признаются на Западе. Хорошего образования без науки не бывает, а у нас настоящая наука была представлена лишь в считаном числе вузов. В Америке средние университеты тоже не очень высокого качества, но есть важное отличие: даже там преподают выпускники лучших университетов. В средних университетах просто не готовят преподавателей, программы аспирантуры/докторантуры есть в немногих университетах. Это не потому, что министерство образования запрещает — у него даже нет таких полномочий, и в принципе каждый университет может открыть свою докторантуру, — просто строить плохую докторантуру бессмысленно, ее выпускники все равно не смогут конкурировать с выпускниками хорошей. Поэтому все преподаватели даже средних вузов так или иначе знакомы с настоящей наукой. Широко распространено мнение, что лучшие исследователи, как правило, неважные преподаватели. Но человек, который плохо преподает то, что знает, все равно лучше того, кто отлично преподает то, чего не знает. Неудивительно, что российские вузы потеряли так много талантливых исследователей при переходе к рынку. Для них открылись неограниченные возможности самореализации в частном секторе. Те же, кто захотел продолжить научную карьеру, уехали в ведущие зарубежные исследовательские университеты.

Что мы будем делать, когда оставшееся в вузах старшее поколение уйдет на пенсию? Где взять новых преподавателей-исследователей? Как возродить или создать критическую массу талантов в российских вузах? Ответы на эти вопросы напрашиваются сами собой: интеграция с Академией наук и возвращение диаспоры. Несмотря на то что утечка мозгов нанесла Академии наук не меньший ущерб, чем вузам, у академии есть существенное преимущество: ее внутренняя корпоративная культура ориентирована на исследования. Поэтому необходимо всячески поощрять интеграцию академии и вузов.

Нам очень повезло, что у нас есть конкурентоспособная диаспора. Это наш главный шанс на успех в возрождении науки и высшего образования. Нужны массовые вложения в возвращение мозгов, специальные стипендии для россиян, возвращающихся после получения образования или работы в западных университетах. Конечно, молодым вернувшимся ученым придется платить огромные по российским меркам деньги, но иного выхода нет: рынок научных кадров в Америке очень конкурентен и некоторые профессора получают больше президента США и уж тем более больше президента РАН или ректора МГУ.

Очевидно, что такие высокие зарплаты вызовут законное негодование неуехавших. Поэтому обращение утечки мозгов — задача совсем нетривиальная даже при наличии денег. Но без ее решения возрождение российской науки и высшего образования обойдется еще дороже.

Для обращения утечки мозгов полезно воспользоваться американским опытом. Тут могут помочь конкурсное распределение исследовательских грантов и частная благотворительность, особенно практика создания фондов целевого капитала (эндаументов). Если исследовательские конкурсы открыты для всех, а решения принимаются международными экспертами, в том числе и представителями диаспоры, то перспективные молодые ученые могут получить существенную поддержку, в том числе и лучшие из неуехавших.

Работать надо

Несмотря на обилие и остроту проблем, унывать не стоит. Многие страны успешно с ними справляются. Так было в Великобритании, Франции, Швейцарии, Израиле, Китае, Индии, Южной Корее, Мексике. Есть истории успеха и в России: ряд возникших за короткое время конкурентоспособных государственных и негосударственных вузов. У нас есть работающая система конкурсного финансирования исследований — Российский фонд фундаментальных исследований.

В отличие от 90−х теперь не только ясно, что делать, появились и отличные внешние условия: есть деньги в бюджете, есть политическая поддержка и есть возможности для реформы структуры управления в вузах. Для того чтобы сформировать работоспособные попечительские советы, необходимы люди, которые умели и хотели бы в этих советах работать. Такие люди тоже появляются — это реализовавшиеся за рубежом представители научной диаспоры и представители первого поколения российских предпринимателей, которые начинают отходить от дел. Вследствие макроэкономической стабильности ставки процента снижаются, что позволит реализовать массовые программы образовательного кредитования. Кроме этого у российских вузов уже совсем скоро появятся и внешние стимулы из-за серьезной конкуренции за студентов. Во-первых, демографические изменения резко сократят количество студентов уже в ближайшие годы и придется бороться за иностранцев. Во-вторых, экономический рост приведет к тому, что российский рынок станет привлекательным для зарубежных университетов, так что конкуренция возникнет и на внутреннем рынке.

Сергей Гуриев.